В Кремле в Одностолпной палате Патриаршего дворца открылась выставка "Иконописцы царя Михаила Романова". Это очень камерная выставка, сделанная с большим государственным пафосом, что вполне соответствует представленному на ней материалу.
Выставку полусотни икон и десятка произведений декоративно-прикладного искусства открыли директор Музеев Кремля Елена Гагарина, посол Норвегии Ойвинд Нордслеттен и генеральный спонсор выставки президент компании Hydro Oil & Energy Бент Ли Хансен, а также ансамбль хорового пения "Благовест".
Под хоровое пение думалось, что каждая выставка в этом месте провоцирует какие-то сложные сомнения. С одной стороны, когда же наконец из Кремля съедет власть, его откроют, Музеи Кремля получат выставочные залы, а Москва перестанет быть городом феодальным, где центр -- крепость с топтунами у ворот, а не место музеев и туризма. Рано или поздно это все равно произойдет, но когда? С другой стороны, в близости власти есть свои плюсы. Одностолпная палата Патриаршего дворца -- зал очень маленький, примерно 150 кв. м, и будь эта выставка не в Кремле, а, скажем, в любом из московских монастырей, на нее вряд ли кто-нибудь обратил бы внимание. Но тут Кремль, большой пафос, иностранные послы, охрана. Все же президент Путин всего в 200 метрах -- тут даже локальный сюжет из истории поздней древнерусской иконописи получает государственное звучание.
"Иконописцы царя Михаила Романова" -- это Истома Савин, далее и в основном его сыновья Никифор и Назарий, а также Марк Матвеев и Яков Казанец; судите сами, насколько прославленные мастера. Эти иконы раньше считались малоинтересными, а теперь их отреставрировали, отчасти атрибутировали перечисленным мастерам, и вот они, так сказать, заиграли новыми красками. Хотя и не слишком сильно. Его превосходительство Нордслеттен, выступая, сказал, что посольство Норвегии проводит вечера в честь поэта Иосифа Бродского (уже провели) и поэта Федора Тютчева (пока учат стихи), потому что русская культура -- часть всемирной и вот эти мастера-иконописцы -- тоже, поэтому норвежская компания и спонсирует выставку. По-моему, это все-таки дипломатическая вежливость, хотя и приятная, степень всемирности значения здесь несколько преувеличена. Произведения, показанные на выставке,-- это прежде всего иконостасы из собора Чудова монастыря и церкви Ризоположения в Кремле, а также несколько икон из Архангельского собора. Большинство создано сразу после пожара 1626 года, когда Кремль сильно пострадал и соборы пришлось оформлять заново. Собор Чудова монастыря -- в честь Михаила Архангела, покровителя Михаила Романова, как и Архангельский собор, усыпальница царской фамилии. А церковь Ризоположения -- патриаршая, и патриарх в этот момент -- отец Михаила Романова патриарх Филарет. Так что речь идет впрямую о вкусах царской семьи после Смуты.
Здесь есть психологический подтекст, и он, пожалуй, интересен. Иконы очень камерные, мастера эти, по-видимому, в большей степени миниатюристы-книжники, чем монументалисты. Фигуры вырисованы тщательно, мелко и подробно, позы порой очень динамичные, танцующие, одежды в сложных складках, лики хотя и в глубоких морщинах, погруженные в себя, но очень спокойные, какие-то ухоженные. По сравнению с XVI веком, когда лица на иконах вдруг обрусели и приобрели специфически славянские черты, здесь они вновь становятся резко греческими, коричневыми, с длинными византийскими носами.
Вообще, по строю эти иконы, в особенности праздничный чин иконостаса Чудова монастыря, напоминают византийские иконы эпохи конца Византийской империи, XIV века, только, разумеется, без глубокого трагизма последних. В этих вместо трагизма какой-то грациозный этикет. Специалисты по византийской живописи не очень интересуются поствизантийским искусством XVI-XVII веков на турецких территориях -- живописью Афона, Балкан, но когда видишь эти иконы, то они кажутся похожими на искусство первых Романовых.
По духу это странное искусство. Оно выглядит, повторю, камерным, скрытным. Самое удачное в этих иконах -- клейма, композиции на полях; в иконе Михаила Архангела из Чудова монастыря их аж 69 -- крошечные, очень подробные миниатюры. Это в общем-то монашеское искусство, искусство людей, держащихся подчеркнуто незаметно и переживающих что-то свое, тайное. Там нет святых, прямо обращающихся к людям -- не важно с обличением или с ободрением, философов и воинов, как было несколько веков назад, скажем, у Феофана Грека. Там есть послушники, ни к кому не обращающиеся, к которым можно приобщиться опытом долгого смирения. Это с одной стороны. А с другой -- этих молчальников и схимников, держащих очи долу, как-то причесали, завили, нарядили в дорогие ткани и жемчуга, обучили изящно держать руки с длинными пальцами и с пониманием, на носок ставить длинную узкую стопу в изящной сафьяновой обуви. Это какой-то монашеский маньеризм.