В Третьяковской галерее открылся международный проект "Уистлер и Россия". То обстоятельство, что знаменитый в будущем художник свои отроческие годы провел в Петербурге, стало сегодня поводом для перетряхивания запасников и межмузейных перевозок.
Кандидатура Джеймса Эббота МакНилла Уистлера в одночасье затмила всех остальных, когда вспомнили о малоизвестных фактах его биографии. О том, как выходец из американского штата Массачусетс приехал с родителями в Россию (старший Уистлер был инженером и получил приглашение налаживать у нас железнодорожное сообщение), как учился здесь изобразительному искусству и даже стал вольноприходящим студентом Академии художеств — самым младшим в классе. Дальнейшая его жизнь прошла между Парижем и Лондоном, но "русский след" просматривался. "О'кей, это интересно", — сказали, должно быть, друг другу переговорщики и взялись за дело.
Труднейшей задачей было добыть работы самого Уистлера: в наших музеях они практически отсутствуют. Помогли музеи Глазго, где имеются крупные коллекции, поучаствовали лондонские институции, включая ту самую "Тейт Британ", кое-что прибыло из-за океана — из Нью-Йорка и Вашингтона. Уистлеровский раздел получился не исчерпывающим, конечно, но довольно внушительным. В таком объеме у нас это никогда не показывалось.
Уистлер считал сюжет делом второстепенным и настаивал на музыкальных ассоциациях. Друг и соратник французских импрессионистов, он выработал собственный метод, который принес ему публичный успех гораздо раньше Моне и Ренуара. Даже скандалы он обращал себе на пользу. Достаточно вспомнить судебный процесс, возбужденный им против знаменитого арт-критика Джона Рескина. В суде Уистлер защищал свое право работать, невзирая на вкусы публики, а получилось, что подогрел интерес к собственной персоне.
Строго говоря, на этом проведение параллелей между Уистлером и Россией можно было бы и закончить. Остальное далеко не так очевидно. Если раздел с видами Петербурга николаевской поры, с работами Ивана Айвазовского и Карла Брюллова (примерно такие юный Уистлер мог видеть на выставках в академии), а также с прочим российским антуражем оправдан хотя бы биографически, то присутствие многих других экспонатов кажется почти необъяснимым. Разумеется, и Репин, и Серов, и Коровин, и Борисов-Мусатов об Уистлере знали и наверняка видели отдельные его работы. Оказал ли он на них всех существенное влияние? Едва ли. Во всяком случае, не впрямую.
Общие тенденции витали тогда в европейском воздухе, перекрестное опыление было бурным. Конкретно Уистлера своим кумиром никто из этих авторов вроде бы не называл. Так что перебегать из зала в зал, сопоставляя, допустим, Александра Бенуа с главным героем проекта, — занятие не особенно плодотворное. Получается, что к выставке Уистлера пристегнули почти автономную выставку русских художников. Американец хорош, наши тоже неплохи. До гармонического слияния этот набор не дотягивает — пусть будет юбилейная сюита.