Александр Ажа – представитель той генерации французских режиссеров, для коих не существует ни внешней, ни внутренней цензуры. Вышеупомянутое отсутствие цензуры позволяет французам вытворять на экране такие вещи, которые решительно противопоказаны людям, обладающим желудочно-кишечным трактом. Всего через два года после того, как Клер Дени сняла свой знаменитый опус «Что ни день, то неприятности», где персонажи в процессе полового акта крупным планом поедали гениталии друг друга, Александр Ажа поразил фестивальную публику «Высоким напряжением» (в российском прокате известным также как «Кровавая жатва»), главная героиня коего при помощи шкафа напрочь сносила голову отцу семейства, зажатому под лестничными перилами, а полуживое тело матери семейства кромсала ножом в течение нескольких минут реального времени: естественно, крупным планом. В сравнении с этим кинематографическим праздником натуралистически кровавые кошмары «Красной сирены», «Империи волков» или обеих частей «Багровых рек» кажутся сценами из детского утренника. Перебравшись в Голливуд, Ажа, подобно известному персонажу времен перестройки, не стал поступаться принципами, а принялся снимать ровно то, что он, в сущности, уже снимал. История про радиоактивных мутантов-каннибалов, нафантазированная Уэсом Крейвеном на заре, так сказать, туманной киноюности, в далеком 77-м, подвернулась как нельзя кстати, благо извращений и расчлененных тел здесь хватило бы на целый сериал. Другое дело, что в «Высоком напряжении» напряженно пульсировала своего рода духовная составляющая – шизоидный маршрут сознания главной героини, преследовавшей и настигавшей саму себя в процессе распадения расколотого Я; по крайней мере, вторая часть фильма, где все фигуранты сценария были уже вырезаны и раскорежены, а на сцене, сиречь в кадре, осталась лишь чистая шизофрения, смотрелась достаточно интересно. В новом творении безумного француза подобного «духовного» ингредиента нет, кажется, вовсе: не считать же таковым, в самом деле, превращение интеллигентного рохли-пацифиста в заляпанного собственной кровью и чужими внутренностями токсичного мстителя, который ловко насаживает на предметы хозяйственного инвентаря страхолюдных радиогиперактивных аборигенов пустыни Нью-Мехико. Еще, правда, в фильме намечается трагически-сатирическая социальная линия, когда вначале под звуки ретромелодий 40–50-х кадры со счастливыми домохозяйками по телевизору сменяются картинами ядерных «грибов», а затем рассказывается история шахтеров, отказавшихся покинуть на время правительственных испытаний свой поселок и превратившихся под воздействием радиации в уродливых людоедов. Однако бессмысленный сюжетный хаос, где поступки героев набросаны без всякого ритма и толка, а ирония практически мгновенно вырождается в троглодитский и почти не смешной трэш, очень быстро завязывает все линии в неразрешимый и несмотрибельный гордиев узел. Пожалуй, единственный по-настоящему гомерический кадр – сцена в трейлере, где один каннибал со вкусом посасывает молоко из груди кормящей мамаши, в то время как второй примеривается к аппетитному грудному младенцу, возлежащему неподалеку. Все остальное вполне можно резюмировать известными словами Горацио: …То будет повесть Бесчеловечных и кровавых дел, Случайных кар, негаданных убийств, Смертей, в нужде подстроенных лукавством, И, наконец, коварных козней, павших На головы зачинщиков. Все это Я изложу вам. Vlad Dracula